— Ат-ставить!.. Р-ряйсь!
Пробиравшийся куда-то задворками интеллигентно-бомжеского вида россиянин средних лет (явно из тех, что еще не роются в мусорных ящиках, но уже собирают по этажам пустые бутылки) остановился, точно громом пришибленный, и, подумав, подошел поближе. Зря это он, ей-Богу… Внешность у опустившегося зеваки была такая, что хотелось немедленно забрать его и препроводить. На смуглом от грязи лице слезливо стыли прозрачные, исполненные горечи глаза. Да и одежда заставляла насторожиться. Джинсы и куртка усажены блямбами серой грязи, а местами и пятнами, подозрительно напоминавшими недавно подсохшую кровь.
— Арш!..
Полсотни здоровенных глоток рявкнули так страшно, что бывший интеллигент невольно вздрогнул. Спустя секунду рык повторился, и до зеваки дошло наконец, что головорезам в камуфле положено рявкать при каждом шаге. Не иначе — для устрашения. Что ж, уже страшно…
— Ат-ставить!.. — оглушительно прогнусили в мегафон. — Куда торопитесь? Куда торопитесь? Медленней, все медленней! Дайте им испугаться… Ну-ка, по новой…
Побрякивая наручниками и помахивая дубинками черноголовые безликие чудища вразвалку двинулись обратно. Уже было видно, кто это там ими командует. Толстячок-майор дирижировал построением с помощью свободной от мегафона руки.
— Повторяю задачу… Середина цепи — отсюда досюда — это группа захвата. Нацелена на главарей. Вот на них… — И толстячок ткнул левой рукой туда, где метрах в тридцати спокойно стояли и перекуривали несколько милицейских чинов. — По команде «бегом» фланги охватывают толпу… Группа захвата врезается в центр и берет зачинщиков… Р-ряйсь!.. Арш!..
Глотки снова исторгли страшный нечеловеческий выдох, от которого, право, на спине начинала елозить шкура.
— Толпа!..
Идущие в цепи вскинули на уровень груди резиновые палки, прочно зажатые в обеих руках. В смуглом от грязи лице бомжа что-то дернулось, а губы горестно поджались. Несомненно с толпой он отождествлял именно себя, а не перекуривающих в отдалении ментов.
Стоял солнечный апрельский денек. Повсюду лезли на свет Божий крохотные некрещеные листики, деревья были нежно зелены и прозрачны. Самая погодка для тренажа.
— Бегом… арш!
Цепь заколебалась, хлынула, смыкаясь вокруг равнодушных к происходящему курильщиков. Замелькали резиновые палки, кроша и рассекая прядки сигаретного дыма, после чего красные береты снова двинулись вразвалочку на исходный рубеж.
Подавленный увиденным зевака повернулся и, горестно ссутулясь, побрел себе дальше. И правильно. Соображать надо, куда можно близко подходить, куда нельзя… Хотя что им один бомж! Им демонстрацию подавай…
Дворами, избегая выбираться на улицы, он извилисто пронизал два квартала и вышел к неприметной пятиэтажке хрущевского архитектурного стиля, где уже который раз в сильном сомнении оглядел свой наряд и даже попробовал оттереть наиболее мерзкую грязевую блямбу. Тогда-то и налетел на него (точнее — почти налетел) некий прилично одетый прохожий, стремительным шагом направлявшийся к одному из подъездов пятиэтажки.
Шарахнулся, хотел обойти, потом вдруг всмотрелся — и остолбенел.
— Лешка?.. Ты откуда такой?..
— Из ментовки… — последовал мрачный ответ.
— Не по-нял!.. Это что, в связи с-с… с тем, о чем мы тогда?..
— Нет, — сердито скосоротившись, бросил тот, кого назвали Лешкой. — Это совсем в другой связи. Хотя и с этим тоже… А ты тут чего?..
— Так номер же вышел!.. — ликующе вскричал прилично одетый, выдергивая из наплечной сумки какую-то газетенку. Был он носат, ушаст и порывист в движениях. — Да ты что, в киоски еще не заглядывал?.. Нарасхват идет!..
— Да вот не поставили как-то, знаешь, киоска в камере… — с безобразной ухмылкой отвечал ему странный знакомый. — Авторский экземпляр, что ли? — коротко взглянув на победно поднятую газету, спросил он. — Миле несешь?..
— Ну да! Обрадовать-то — надо… Нам с ней еще работать и работать! Читатели с утра оба телефона в редакции оборвали — номер экстрасенса спрашивают… А ты чего мнешься, не заходишь?..
— Паш, ты слепой, что ли?.. — вспылил тот. — Не усек еще, в каком я виде?..
— Забежал бы домой, переоделся…
— Домой?.. — Лешка посопел, болезненно поморщился, почесал затылок сквозь лыжную шапочку. — А, ладно!.. — решился он вдруг. — Будь что будет! Пошли!..
И твердым шагом направился к подъезду.
Следует отдать должное Миле, сенсационный номер Пашиной газеты да еще и с фотографией взволновал ее гораздо меньше, чем постигшее Алексея несчастье. Паша Глотов был даже слегка обижен таким невниманием к прессе. Жертву милицейского произвола немедленно сунули в ванну, а одежду ее — сначала в бачок с каким-то едким раствором, потом в стиральную машину.
Паше определенно срывали триумф. Вечно этот Колодников все испортит. Угораздило же их встретиться перед домом!..
Когда Алексей в просторном махровом халате (ранее принадлежавшем, будем надеяться, Милиному мужу, а не кому другому) ступил в кухню, рубашка его и носки уже сохли над газовой плитой, а с куртки счищались последние пятна грязи. Где сохли свитер и джинсы — неизвестно… Паша Глотов с кислой физиономией и оскорбленно выпрямленной спиной сидел у стола, на краешке которого тонко благоухал типографской краской авторский экземпляр газеты «Спокойной ночи!» Бросался в глаза подзаголовок рядом с портретом: «ЭКСТРАСЕНС УТВЕРЖДАЕТ: МИРОВАЯ АСТРАЛЬНАЯ ВОЙНА УЖЕ НАЧАЛАСЬ». Мила на фотографии выглядела загадочной и какой-то даже отрешенной. Не то что в жизни…
— Слушай, вас же там, наверное, не кормили!.. — всполошилась она. — Есть будешь?